Erna Geiser

23/12/2022

Готовлюсь к празднованию! Эрна

22/12/2022

Художник Павел Файнштейн

Художник Павел Файнштейн

Странное, все же, создание человек. Не устаю удивляться, как получается, что в одной личности мирно сосуществуют , казалось бы, взаимоисключающие качества. Как проти...

22/08/2022

Дорогая Эрночка, поздравляю тебя с восьмидесятилетием, будь всегда такой талантливой во всём, любящей музыку и жизнь! Всех благ, счастья, любви и долгой жизни!

Фируз Бахор

14/06/2022

Забытая мелодия

22/08/2021

ВЕЩИ
Cобираюсь в оперу или в гости. Заключительный штрих перед выходом в свет – надушиться. Долго и придирчиво рассматриваю флакончики: этот подарен мне мужем в 2000-каком-то, другой – тоже, этот купила сама два года назад, а вот этот - в элегантной розовой коробочке с неброским и тонким запахом (как, если бы цветок ромашки или фиалки), потому-то и люблю его больше всех – подарен мне сестрой Танюшкой. Сердце сжимается от боли, на глаза наворачиваются слезы... Выбираю украшения к более или менее праздничному наряду – прием в посольстве! Вот оно – самое заметное и самое оригинальное! По крайней мере, ни у кого такого еще не видела: крупные, прозрачные, как слезы, из неизвестного мне камня смешанного бирюзово-зеленоватого цвета. Люди говорят, что это ожерелье как раз цвета моих глаз. Не уверена, но нравится оно мне очень! Танюшка нашла мне его у какой-то торговки восточными украшениями в Мюнхене.
Выбираю чистую ночную рубашку. В стопке нижнего белья бросается в глаза нежная розово-кремового цвета с мелкими коричневыми цветочками и красивым фигурным вырезом на груди. Не для меня, конечно, женщины преклонных годов, бабушки уже довольно взрослой внучки, а для молодой женщины... От нее, Танюшки!
Занимаясь хозяством, роясь в безделушках, выбирая одежду для выхода на улицу, то и дело натыкаюсь на вещи, подаренные мне моей бедной, четыре месяца тому назад безвременно и в тяжких муках умершей сестрой. Портрет стоит на комоде. Часть лица в тени, часть освещена солнцем и улыбка – не радостная, а какая-то грустноватая (как я про себя иногда думаю: кисло-сладкая). Как будто-бы знала уже, предчувствовала, что недолго ей еще осталось быть здесь, среди нас...
Насколько же вещи долговечней людей! И ведь что-то остается в них от тех – давно ушедших из нашей жизни! Серьги бабушки Татьяны Никитичны - неполноценные, с поломанными замочками – из русского золота, с цирконием… В детстве я всегда думала, что это чистейшей поды бриллианты и, раглядывая их в ушах любимой бабуси, любовалась и думала: да, конечно, так и должно быть: ведь бабуся была в молодости богатая, очень богатая! Ведь до револющии она еще успела пожить в имении Гейзеровка (называемого крымчанами по имени его владельца Рейнгольда Гейзера – ее свекора), c его многочисленными виноградниками и пшеничными полями!
О том, что бриллианты не настоящие я узнала только здесь, в Берлине, когда отнесла их турчанке-ювелиру. “Их уже не починить”, - сказала она. “Смотрите, как деформировались лапки, держащие камушки, да и немного их самих уже осталось. Можно, конечно, восстановить, но овчинка выделки не стоит. Работа будет стоить много дороже самоценности серег. Сберегите их такими, как есть, в память о вашей бабушке!”
От папы… Портрет на бумаге, рисованный окурком от папиросы однокурсником по университету. Не шедевр, конечно, на полуистлевшей бумаге, бережно отреставрированный мною, но очень похожий. Пачка сильно пожелтевших листов с перепечаткой на машинке полулегальных в послевоенные годы стихов Гумилева. Раритетная, заезженная пластинка для граммофона с романсом “Утро туманное, утро седое…”. Всем этим вещам, а также многим другим, не названным здесь, роман можно посвятить. Но не сейчас. Не здесь.
Книги... Почти все куплены уже здесь, в Берлине. Из дома, из Душанбе только несколько: альбомы «Персидская миниатюра», «Монументальное искусство Пенджикента» Беленицкого, «Амир Хосров Дехлави в миниатюрах», Пугаченкова, Галеркина, Брагинский, Бертельс, еще две-три по ИЗО, несколько художественных и все... В самолет разрешали только по 20 кило на нос. Вот и все объяснение. А было! Огромные стелажи до потолка в просторном кабинете мужа и стеллажи в общей комнате – исключительно с художественной литуратурой.
Время от времени беру в руки Гессе или Томаса Манна или Кортасара, перелистываю уже желтеющие страницы…

16/06/2021

ВЕЩИ

Cобираюсь в оперу или в гости. Заключительный штрих перед выходом в свет – надушиться. Долго и придирчиво рассматриваю флакончики: этот подарен мне мужем в 2000-каком-то, другой – тоже, этот купила сама два года назад, а вот этот - в элегантной розовой коробочке с неброским и тонким запахом (как, если бы цветок ромашки или фиалки), потому-то и люблю его больше всех – подарен мне сестрой Танюшкой. Сердце сжимается от боли, на глаза наворачиваются слезы... Выбираю украшения к более или менее праздничному наряду – прием в посольстве! Вот оно – самое заметное и самое оригинальное! По крайней мере, ни у кого такого еще не видела: крупные, прозрачные, как слезы, из неизвестного мне камня смешанного бирюзово-зеленоватого цвета. Люди говорят, что это ожерелье как раз цвета моих глаз. Не уверена, но нравится оно мне очень! Танюшка нашла мне его у какой-то торговки восточными украшениями в Мюнхене.
Выбираю чистую ночную рубашку. В стопке нижнего белья бросается в глаза нежная розово-кремового цвета с мелкими коричневыми цветочками и красивым фигурным вырезом на груди. Не для меня, конечно, женщины преклонных годов, бабушки уже довольно взрослой внучки, а для молодой женщины... От нее, Танюшки!
Занимаясь хозяством, роясь в безделушках, выбирая одежду для выхода на улицу, то и дело натыкаюсь на вещи, подаренные мне моей бедной, четыре месяца тому назад безвременно и в тяжких муках умершей сестрой. Портрет стоит на комоде. Часть лица в тени, часть освещена солнцем и улыбка – не радостная, а какая-то грустноватая (как я про себя иногда думаю: кисло-сладкая). Как будто-бы знала уже, предчувствовала, что недолго ей еще осталось быть здесь, среди нас...
Насколько же вещи долговечней людей! И ведь что-то остается в них от тех – давно ушедших из нашей жизни! Серьги бабушки Татьяны Никитичны - неполноценные, с поломанными замочками – из русского золота, с цирконием… В детстве я всегда думала, что это чистейшей поды бриллианты и, раглядывая их в ушах любимой бабуси, любовалась и думала: да, конечно, так и должно быть: ведь бабуся была в молодости богатая, очень богатая! Ведь до револющии она еще успела пожить в имении Гейзеровка (называемого крымчанами по имени его владельца Рейнгольда Гейзера – ее свекора), c его многочисленными виноградниками и пшеничными полями!
О том, что бриллианты не настоящие я узнала только здесь, в Берлине, когда отнесла их турчанке-ювелиру. “Их уже не починить”, - сказала она. “Смотрите, как деформировались лапки, держащие камушки, да и немного их самих уже осталось. Можно, конечно, восстановить, но овчинка выделки не стоит. Работа будет стоить много дороже самоценности серег. Сберегите их такими, как есть, в память о вашей бабушке!”
От папы… Портрет на бумаге, рисованный окурком от папиросы однокурсником по университету. Не шедевр, конечно, на полуистлевшей бумаге, бережно отреставрированный мною, но очень похожий. Пачка сильно пожелтевших листов с перепечаткой на машинке полулегальных в послевоенные годы стихов Гумилева. Раритетная, заезженная пластинка для граммофона с романсом “Утро туманное, утро седое…”. Всем этим вещам, а также многим другим, не названным здесь, роман можно посвятить. Но не сейчас. Не здесь.
Книги... Почти все куплены уже здесь, в Берлине. Из дома, из Душанбе только несколько: альбомы «Персидская миниатюра», «Монументальное искусство Пенджикента» Беленицкого, «Амир Хосров Дехлави в миниатюрах», Пугаченкова, Галеркина, Брагинский, Бертельс, еще две-три по ИЗО, несколько художественных и все... В самолет разрешали только по 20 кило на нос. Вот и все объяснение. А было! Огромные стелажи до потолка в просторном кабинете мужа и стеллажи в общей комнате – исключительно с художественной литуратурой.
Время от времени беру в руки Гессе или Томаса Манна или Кортасара, перелистываю уже желтеющие страницы…

25/05/2020

БЕЛЫЙ ЦВЕТОК (Из детства)

Мама забирает меня из детского садика пораньше. Сегодня у нас важное мероприятие – поход в баню. После мороза очень приятно находиться в туманном от густого пара помещении. С интересом рассматриваю голых женщин вокруг себя. Удивляюсь: какие они все разные – красивые, молодые, стройные и не очень, старые, сморщенные, с лицами, как печеные яблочки, есть среди них толстые, грузные и, наоборот, тощие, изможденные... Чувства того, что и я причастна к этому женскому миру не возникает. Я совсем из другого мира. Какого? Этого я не знаю. Но я – ДРУГАЯ!
Напоследок мама набирает полную шайку теплой воды из под кранов и окатывает меня с головы до пят, потом окатывает себя. Идем в предбанник. До сих пор часто вижу во сне, как мы открываем ключом наш узкий тесный шкафчик с одеждой и надеваем – сначала свежее белье и чулки потом все прочее. Как приятно пахнет свежее белье! Мама долго просушивает полотенцем мои густые длинные волосы – фенов в моем военном и послевоенном детстве не было. Терпеливо жду пока одевается она. Подходит какая-то женщина, заговаривает с мамой, а мне дарит цветок. Он – белый, с парой узорных листочков и удивительно ароматный. Пахнет совершенно необычно - не пряно, как, скажем, роза, пион или гвоздика, а необыкновенно свежо, тонко и остро. Запах юной, нарождающейся посреди сугробов и ледяных сосулек, ночных заморозков и утренних густых туманов весны! Он одурманивает, и я забываю обо всем на свете: где я, что со мной, кто вокруг?
Этот запах потом будет преследовать меня очень долгое время, наверное лет двадцать или тридцать. Я жила с надеждой встретиться еще раз с этим цветком, с этим запахом. Я искала его повсюду. И когда в изгнании из засекреченной Челябинской области в Удмурдию, на окраину города Вятка, искала пятилетней девочкой землянику на заросшем цветами и травами высотой в мой рост лугу около леса. И когда очень не скорый поезд вез нашу семью в очередное изгнание в Среднюю Азию, и он остановился надолго – не помню почему – на каком-то полустанке около лесного болота. Выйдя из поезда я увидела нечто похожее. Папа сорвал цветок для меня и сказал, что это – кувшинка. Да, белая, как будто бы похожа, но запах не тот. И когда в Средней Азии впервые в жизни увидела цветущие по ранней весне миндальные рощицы и любовалась их белыми, чуть сиреневатыми цветами, вдыхала в себя их горьковатый свежий запах. И когда - еще по календарной зиме - встречала в горах Таджикистана небольшие росточком желтые и белые цветы – подснежниками называли мы их (на самом деле, как я узнала позже, это были обыкновенные крокусы) и вдыхала их тонкий острый запах. Все не то!
Время шло. Учеба., работа, замужество... Осмысленная, полная трудов, размышлений, надежд, радостей и горестей жизнь полной чашей. Потом страшные времена развала Советского Союза, война, кровь, страх, лишения, полуголодное существование и почти поголовное одичание людей... Бегство с родины... Сейчас уже не ищу этот запах, этот цветок. Знаю, что не найду. Это был сон. Или фантазия. Или мечта. С приправленной горечью нежностью вспоминаю о белом, чистом, как вечные снега на Памире, белом цветке с двумя узорчатыми листочками на стебле.


БЕЛЫЙ ЦВЕТОК (Из детства)

Мама забирает меня из детского садика пораньше. Сегодня у нас важное мероприятие – поход в баню. После мороза очень приятно находиться в туманном от густого пара помещении. С интересом рассматриваю голых женщин вокруг себя. Удивляюсь: какие они все разные – красивые, молодые, стройные и не очень, старые, сморщенные, с лицами, как печеные яблочки, есть среди них толстые, грузные и, наоборот, тощие, изможденные... Чувства того, что и я причастна к этому женскому миру не возникает. Я совсем из другого мира. Какого? Этого я не знаю. Но я – ДРУГАЯ!
Напоследок мама набирает полную шайку теплой воды из под кранов и окатывает меня с головы до пят, потом окатывает себя. Идем в предбанник. До сих пор часто вижу во сне, как мы открываем ключом наш узкий тесный шкафчик с одеждой и надеваем – сначала свежее белье и чулки потом все прочее. Как приятно пахнет свежее белье! Мама долго просушивает полотенцем мои густые длинные волосы – фенов в моем военном и послевоенном детстве не было. Терпеливо жду пока одевается она. Подходит какая-то женщина, заговаривает с мамой, а мне дарит цветок. Он – белый, с парой узорных листочков и удивительно ароматный. Пахнет совершенно необычно - не пряно, как, скажем, роза, пион или гвоздика, а необыкновенно свежо, тонко и остро. Запах юной, нарождающейся посреди сугробов и ледяных сосулек, ночных заморозков и утренних густых туманов весны! Он одурманивает, и я забываю обо всем на свете: где я, что со мной, кто вокруг?
Этот запах потом будет преследовать меня очень долгое время, наверное лет двадцать или тридцать. Я жила с надеждой встретиться еще раз с этим цветком, с этим запахом. Я искала его повсюду. И когда в изгнании из засекреченной Челябинской области в Удмурдию, на окраину города Вятка, искала пятилетней девочкой землянику на заросшем цветами и травами высотой в мой рост лугу около леса. И когда очень не скорый поезд вез нашу семью в очередное изгнание в Среднюю Азию, и он остановился надолго – не помню почему – на каком-то полустанке около лесного болота. Выйдя из поезда я увидела нечто похожее. Папа сорвал цветок для меня и сказал, что это – кувшинка. Да, белая, как будто бы похожа, но запах не тот. И когда в Средней Азии впервые в жизни увидела цветущие по ранней весне миндальные рощицы и любовалась их белыми, чуть сиреневатыми цветами, вдыхала в себя их горьковатый свежий запах. И когда - еще по календарной зиме - встречала в горах Таджикистана небольшие росточком желтые и белые цветы – подснежниками называли мы их (на самом деле, как я узнала позже, это были обыкновенные крокусы) и вдыхала их тонкий острый запах. Все не то!
Время шло. Учеба., работа, замужество... Осмысленная, полная трудов, размышлений, надежд, радостей и горестей жизнь полной чашей. Потом страшные времена развала Советского Союза, война, кровь, страх, лишения, полуголодное существование и почти поголовное одичание людей... Бегство с родины... Сейчас уже не ищу этот запах, этот цветок. Знаю, что не найду. Это был сон. Или фантазия. Или мечта. С приправленной горечью нежностью вспоминаю о белом, чистом, как вечные снега на Памире, белом цветке с двумя узорчатыми листочками на стебле.

10/04/2020

ЖИВОПИСЬ В МУЗЫКЕ
(Прелюдия к «Послеполуденному отдыху фавна» Клода Дебюсси)

Удивительна история возникновения и дальнейшей жизни знаменитой симфонической Прелюдии к «Послеполуденному отдыху фавна» французского композитора-импрессиониста Клода Дебюсси. В мировой культуре известны четыре произведения, посвященных этой теме и относящихся к различным видам искусства: художественное полотно, стихотворение, музыкальное произведение и балет, причем возникали они как бы по принципу «цепной реакции», то есть каждое последующее сочинение было вдохновлено предыдущим. Мало того, что все они были созданы в различные эпохи – картина в18 столетии, стихотворение и симфоническая поэма – в конце 19-го, балет в 20-м, история их создания, да и сами творцы принадлежали к разным странам. Аналогов этому явлению в мировой культуре нет, а самое яркое и знаменитое из всех этих произведений музыкальное – Прелюдия к «Послеполуденному
отдыху фавна» Дебюсси.
Чтобы выяснить, как все это произошло, мы должны посетить Национальную галерею в Лондоне, где представлено несколько картин французского художника Франсуа Буше. Он – известный мастер стиля «Рококо», который зародился во Франции в первой половине 18 века и отличался прихотливой декоративностью и изысканностью рисунка. Не только живописные работы, но и творчество Буше вообще отражали типичные для этого стиля черты интимной камерности, галантности и салонности. Чтобы представить себе круг его художественных интересов, достаточно назвать темы наиболее известных полотен: «Купющаяся Сюзанна», «Рождение Венеры», «Утренний туалет Венеры», «Портрет маркизы де Помпадур». Последний образ был нарисован Буше с благодарной восторженностью, поскольку могущественная женщина Франции его постоянно отличала. К чести Буше, следует сказать, что он это вполне заслуживал, поскольку умел все и выполнял бесконечные поручения маркизы великолепно. Он устраивал в ее доме балеты и японские представления, он рисовал для них костюмы, делал эскизы для скульпторов и резчиков из слоновой кости, ювелиров и столяров, моделировал фарфоровые статуэтки. Буше разрисовывал обои, обложки для книг, камины, вазы и светильники, рисовал эскизы сценических декораций и даже был директором парижской мануфактуры. Но самое главное, он развил свой, оригинальный стиль живописи и стал заметным явлением художественной жизни Франции 18 века. Его галантные картины, пастушеские сцены, портреты и изображения из античной мифологии находятся в известных художественных галереях мира – в Лувре, в Эдинбурге, в Стокгольме, в Эрмитаже и в Лондоне.
Именно в последней стоял перед одной из его картин 23-летний француз. Его имя – Стефан Малларме, он изучает в Лондоне английский язык, потому что собирается позже преподавать его в Париже. Малларме женится на немке, станет профессором гимназии и в его скромной парижской квартире будет собираться художественная элита французской столицы. На картине, которую так пристально изучает молодой человек, изображен юный бог леса, смотрящий полными желания глазами на двух улегшихся отдыхать прекрасных нимф. Малларме-поэта картина впечатляет своеобразным образом, а именно, вдохновляет на создание «Эклоги», то есть пасторального или пастушеского стихотворения:
«Задержать навсегда хотел бы я этих нежных, светлорозовым цветом
оттененных нимф!
Как дрожат ваши тела в сонном, сгущенном воздухе! Или я все еще сплю?
И мои видения рождаются в первобытной утробе ночи,
Разветвляются пышным кустарником, но остаются для меня настоящим лесом
и поэтому убеждают меня.
Одинокий! А может быть я все же опьянен, одурманен обманом, который выдумали для меня розы?
Размышляй над этим и неси пламенея все это в горящем мареве
послеполуденных часов
И уже не раскрывай никому имя существа-творения духа, который ищет
созвучия...
Так взываю и я к утреннему зною – моя глава, одинокая, в окружении
Божественно светящихся, совершенных лилий. Хотел бы я чистым быть, как
одна из них!
Никакого течения воздуха среди давящей полуденной жары,
Никакого ветерка с Востока, который унес бы этот жар, только звуки флейты,
Как капли, которые орошают дубраву переливчатыми созвучиями (и т.д.
и т.п.)

Эти строки поэта-символиста – прекрасные в своей красочности и выражении томной и чувственной неги, передавшихся ему после просмотра картины, но затемненные по смыслу – находятся в странном противоречии с ясным, легко доступным для восприятия искусством, ограниченного рамками своего времени, Франсуа Буше.
Как его картина взволновала Малларме, так и загадочно-туманные строки поэта «заразили» Клода Дебюсси, и он начал планировать создание трехчастного цикла для оркестра. Цикл должен был состоять из вступления (или, иначе говоря, прелюдии), интелюдии и заключения. Фактически, однако, была написана только первая часть - Прелюд. Когда Малларме узнал от общих друзей о новой работе Дебюсси, он выразил опасения, что музыка будет только слепо повторять то, что выражено в его строфах. До ушей композитора дошли слухи о мнении Малларме, и он, не долго думая, показал поэту свое произведение. Тот был не только удивлен оригинальностью замысла, но поражен зрелым мастерством и красотой его воплощения. Он нашел, что музыка даже углубила содержание стихотворения и сообщила ему страстность. Ясно мыслящий эстет и тонко чувствующий прекрасное художник понял, что музыка Дебюсси не является интерпретацией его стихотворения, напротив, стала вполне самостоятельным произведением того художественного направления, которое более или менее точно называется «музыкальным импрессионизмом».
Музыкальный импрессионизм возник несколько позже аналогичного направления в живописи, а именно, в 90-е годы 19 века и нашел свое наиболее полное и классическое выражение в творчестве Клода Дебюсси. Черты импрессионизма носят также произведения французов Мориса Равеля, Поля Дюка, Роже-Дюкаса. В начале 20 столетия импрессионизм распространился и в других европейских странах. Импрессионизм в музыке означает несколько иное явление, чем импрессионизм в живописи, где он выражался в тончайшей фиксации мимолетных впечатлений, в особой манере воспроизведения световой среды с помощью сложной мозаики чистых красок (в картинах Моне, Писсаро, Сислея, Ренуара и др.). В музыке композиторов-импрессионистов главное – это передача настроений, приобретающих значение символов, а также запечатление едва уловимых психологических состояний. Композиторы-импрессионисты стремились отразить средствами своего искусства поэтически одухотворенный пейзаж, при этом они сообщали своим сочинениям чувство откровенного наслаждения, любования колоритом и сверканием светлых безмятежных тонов. Пример 1. Музыка Прелюда «Послеполуденный отдых фавна» – утонченная и в то же время чувственная, несколько печальная по колориту – сконцентрировала в себе характерные черты нового стиля в музыке и стала своего рода манифестом «музыкального импрессионизма». Послушайте начало Прелюда: здесь «озвучены» бесконечные переливы красок, музыка как бы парит в застывшем воздухе, истекающем лесными ароматами, а солнечный свет дробится на цветовые пятна и блики. Обратите внимание на особенности музыкального языка этого первого произведения зрелого периода творчества Дебюсси. В его мелодике переходы-переливы преобладают над ясностью рисунка, движение над устойчивостью. Контуры, в отличие от классической музыки, затушеванны или размыты. Темы многослойной музыкальной ткани не организуют развития целого, а расцвечивают его яркими бликами. И что здесь мелодия, что аккорд? Не накапливается ли в аккордах мелодии и не становится ли мелодия горизонтальным звучанием? Пример 2.
Премьера Прелюда состоялась в Париже в декабре 1894 года. Для музыкального произведения со столь необычным и новым музыкальным языком репетиций было явно недостаточно. И тем не менее оно вызвало такую бурю аплодисментов, что было повторено оркестром «на бис». Сегодняшние слушатели наслаждаются гениальной музыкой Дебюсси, совершенно не вспоминая при этом ни о картине Буше, ни об Эклоге Малларме. Однако в начале второго десятилетия 20 века наследники поэта (его
уже 13 лет как не было в живых) громко напомнили общественности об «авторстве» Малларме. Случилось это при следущих обстоятельствах. Сергей Дягилев – основатель и руководитель знаменитых «Русских сезонов» в Париже – решил поставить на музыку Прелюда «Послеполуденный отдых фавна» балет и поручил воплотить его в хореографических образах знаменитому артисту Нижинскому. Блистательный русский танцовщик показал себя в этом произведениии настоящим новатором: ему пришла в голову идея отказаться от привычных балетных тапочек (их он оставил только для главных героев – фавна и первой нимфы), остальные нимфы танцевали босиком. Еще более смелым был отказ от традиционных вариаций, прерывающих сценическое действие.
В хореографии Нижинский ориентировался на стиль античных ваз, поэтому все участники спектакля танцевали так, чтобы их можно было видеть только в профиль, с характерными для изображения на вазах, как бы фиксированными позами и движениями рук. Для роли фавна, которую он исполнял сам, Нижинский придумал специальные «звериные» движения, мимику и походку.
Содержание балета несложно: в нем рассказывается о конфронтации между нимфами и фавном, который только что наслаждался послеполуденным отдыхом, жадно впитывая в себя краски и запахи знойного лета или ранней осени (если судить по великолепным декорациям художника Леона Бакста). Фавн замечает нимф и подкарауливает их. Когда они, наконец, испуганно убегают, первая из них теряет свою накидку. Фавн со звериной похотью рассматривает ее, вдыхает запахи женского тела и, наконец, укладывается ничком на накидку. Нас, повидавших на сценах театров, кино- и телеэкранах гораздо более смелые сцены, подобные проявления чувственности вряд ли бы смутили, но для парижской публики начала 20 века заключительная сцена показалось верхом неприличия. Шокированы были и родственники Малларме, познакомившиеся с балетом еще до премьеры, на репетиции. Несмотря на их требования запретить спектакль, премьера состоялась и вызвала настоящий скандал, который был только на руку Дягилеву, поскольку означал большой кассовый успех. (К слову, лондонская публика восприняла спектакль гораздо спокойнее). Таким образом, именно русские артисты представили первый образец, так называемого «эротического искусства» в театре. Балет Нижинского вскоре после премьеры был забыт и долгое время считался утерянным. В наши дни его восстановили в разных балетных столицах – в Москве, в Париже, в Нью-Йорке. В Берлине он был реконструирован хореографами Энн Аткинсон Джест и Клавдией Йешке. В 1996 году на сцене Staatsoper на Унтен дер Линден состоялась его премьера, как одноактного балета в спектакле «Мир русского балета», где, кроме работы Нижинского, были также представлены постановки других замечательных русских хореографов – Михаила Фокина и Брониславы Нижинской. Что же касается самой музыки, то она триумфально шествует по концертным эстрадам в исполнении самых различных оркестров и дирижеров. Не смотря на то, что ей уже более ста лет, она и по сию пору радует слушателей поэтичностью образов, свежестью и своеобразием музыкального языка гениального композитора, который при жизни считал для себя самой высокой честью называться просто «французским музыкантом».

ЖИВОПИСЬ В МУЗЫКЕ
(Прелюдия к «Послеполуденному отдыху фавна» Клода Дебюсси)

Удивительна история возникновения и дальнейшей жизни знаменитой симфонической Прелюдии к «Послеполуденному отдыху фавна» французского композитора-импрессиониста Клода Дебюсси. В мировой культуре известны четыре произведения, посвященных этой теме и относящихся к различным видам искусства: художественное полотно, стихотворение, музыкальное произведение и балет, причем возникали они как бы по принципу «цепной реакции», то есть каждое последующее сочинение было вдохновлено предыдущим. Мало того, что все они были созданы в различные эпохи – картина в18 столетии, стихотворение и симфоническая поэма – в конце 19-го, балет в 20-м, история их создания, да и сами творцы принадлежали к разным странам. Аналогов этому явлению в мировой культуре нет, а самое яркое и знаменитое из всех этих произведений музыкальное – Прелюдия к «Послеполуденному
отдыху фавна» Дебюсси.
Чтобы выяснить, как все это произошло, мы должны посетить Национальную галерею в Лондоне, где представлено несколько картин французского художника Франсуа Буше. Он – известный мастер стиля «Рококо», который зародился во Франции в первой половине 18 века и отличался прихотливой декоративностью и изысканностью рисунка. Не только живописные работы, но и творчество Буше вообще отражали типичные для этого стиля черты интимной камерности, галантности и салонности. Чтобы представить себе круг его художественных интересов, достаточно назвать темы наиболее известных полотен: «Купющаяся Сюзанна», «Рождение Венеры», «Утренний туалет Венеры», «Портрет маркизы де Помпадур». Последний образ был нарисован Буше с благодарной восторженностью, поскольку могущественная женщина Франции его постоянно отличала. К чести Буше, следует сказать, что он это вполне заслуживал, поскольку умел все и выполнял бесконечные поручения маркизы великолепно. Он устраивал в ее доме балеты и японские представления, он рисовал для них костюмы, делал эскизы для скульпторов и резчиков из слоновой кости, ювелиров и столяров, моделировал фарфоровые статуэтки. Буше разрисовывал обои, обложки для книг, камины, вазы и светильники, рисовал эскизы сценических декораций и даже был директором парижской мануфактуры. Но самое главное, он развил свой, оригинальный стиль живописи и стал заметным явлением художественной жизни Франции 18 века. Его галантные картины, пастушеские сцены, портреты и изображения из античной мифологии находятся в известных художественных галереях мира – в Лувре, в Эдинбурге, в Стокгольме, в Эрмитаже и в Лондоне.
Именно в последней стоял перед одной из его картин 23-летний француз. Его имя – Стефан Малларме, он изучает в Лондоне английский язык, потому что собирается позже преподавать его в Париже. Малларме женится на немке, станет профессором гимназии и в его скромной парижской квартире будет собираться художественная элита французской столицы. На картине, которую так пристально изучает молодой человек, изображен юный бог леса, смотрящий полными желания глазами на двух улегшихся отдыхать прекрасных нимф. Малларме-поэта картина впечатляет своеобразным образом, а именно, вдохновляет на создание «Эклоги», то есть пасторального или пастушеского стихотворения:
«Задержать навсегда хотел бы я этих нежных, светлорозовым цветом
оттененных нимф!
Как дрожат ваши тела в сонном, сгущенном воздухе! Или я все еще сплю?
И мои видения рождаются в первобытной утробе ночи,
Разветвляются пышным кустарником, но остаются для меня настоящим лесом
и поэтому убеждают меня.
Одинокий! А может быть я все же опьянен, одурманен обманом, который выдумали для меня розы?
Размышляй над этим и неси пламенея все это в горящем мареве
послеполуденных часов
И уже не раскрывай никому имя существа-творения духа, который ищет
созвучия...
Так взываю и я к утреннему зною – моя глава, одинокая, в окружении
Божественно светящихся, совершенных лилий. Хотел бы я чистым быть, как
одна из них!
Никакого течения воздуха среди давящей полуденной жары,
Никакого ветерка с Востока, который унес бы этот жар, только звуки флейты,
Как капли, которые орошают дубраву переливчатыми созвучиями (и т.д.
и т.п.)

Эти строки поэта-символиста – прекрасные в своей красочности и выражении томной и чувственной неги, передавшихся ему после просмотра картины, но затемненные по смыслу – находятся в странном противоречии с ясным, легко доступным для восприятия искусством, ограниченного рамками своего времени, Франсуа Буше.
Как его картина взволновала Малларме, так и загадочно-туманные строки поэта «заразили» Клода Дебюсси, и он начал планировать создание трехчастного цикла для оркестра. Цикл должен был состоять из вступления (или, иначе говоря, прелюдии), интелюдии и заключения. Фактически, однако, была написана только первая часть - Прелюд. Когда Малларме узнал от общих друзей о новой работе Дебюсси, он выразил опасения, что музыка будет только слепо повторять то, что выражено в его строфах. До ушей композитора дошли слухи о мнении Малларме, и он, не долго думая, показал поэту свое произведение. Тот был не только удивлен оригинальностью замысла, но поражен зрелым мастерством и красотой его воплощения. Он нашел, что музыка даже углубила содержание стихотворения и сообщила ему страстность. Ясно мыслящий эстет и тонко чувствующий прекрасное художник понял, что музыка Дебюсси не является интерпретацией его стихотворения, напротив, стала вполне самостоятельным произведением того художественного направления, которое более или менее точно называется «музыкальным импрессионизмом».
Музыкальный импрессионизм возник несколько позже аналогичного направления в живописи, а именно, в 90-е годы 19 века и нашел свое наиболее полное и классическое выражение в творчестве Клода Дебюсси. Черты импрессионизма носят также произведения французов Мориса Равеля, Поля Дюка, Роже-Дюкаса. В начале 20 столетия импрессионизм распространился и в других европейских странах. Импрессионизм в музыке означает несколько иное явление, чем импрессионизм в живописи, где он выражался в тончайшей фиксации мимолетных впечатлений, в особой манере воспроизведения световой среды с помощью сложной мозаики чистых красок (в картинах Моне, Писсаро, Сислея, Ренуара и др.). В музыке композиторов-импрессионистов главное – это передача настроений, приобретающих значение символов, а также запечатление едва уловимых психологических состояний. Композиторы-импрессионисты стремились отразить средствами своего искусства поэтически одухотворенный пейзаж, при этом они сообщали своим сочинениям чувство откровенного наслаждения, любования колоритом и сверканием светлых безмятежных тонов. Пример 1. Музыка Прелюда «Послеполуденный отдых фавна» – утонченная и в то же время чувственная, несколько печальная по колориту – сконцентрировала в себе характерные черты нового стиля в музыке и стала своего рода манифестом «музыкального импрессионизма». Послушайте начало Прелюда: здесь «озвучены» бесконечные переливы красок, музыка как бы парит в застывшем воздухе, истекающем лесными ароматами, а солнечный свет дробится на цветовые пятна и блики. Обратите внимание на особенности музыкального языка этого первого произведения зрелого периода творчества Дебюсси. В его мелодике переходы-переливы преобладают над ясностью рисунка, движение над устойчивостью. Контуры, в отличие от классической музыки, затушеванны или размыты. Темы многослойной музыкальной ткани не организуют развития целого, а расцвечивают его яркими бликами. И что здесь мелодия, что аккорд? Не накапливается ли в аккордах мелодии и не становится ли мелодия горизонтальным звучанием? Пример 2.
Премьера Прелюда состоялась в Париже в декабре 1894 года. Для музыкального произведения со столь необычным и новым музыкальным языком репетиций было явно недостаточно. И тем не менее оно вызвало такую бурю аплодисментов, что было повторено оркестром «на бис». Сегодняшние слушатели наслаждаются гениальной музыкой Дебюсси, совершенно не вспоминая при этом ни о картине Буше, ни об Эклоге Малларме. Однако в начале второго десятилетия 20 века наследники поэта (его
уже 13 лет как не было в живых) громко напомнили общественности об «авторстве» Малларме. Случилось это при следущих обстоятельствах. Сергей Дягилев – основатель и руководитель знаменитых «Русских сезонов» в Париже – решил поставить на музыку Прелюда «Послеполуденный отдых фавна» балет и поручил воплотить его в хореографических образах знаменитому артисту Нижинскому. Блистательный русский танцовщик показал себя в этом произведениии настоящим новатором: ему пришла в голову идея отказаться от привычных балетных тапочек (их он оставил только для главных героев – фавна и первой нимфы), остальные нимфы танцевали босиком. Еще более смелым был отказ от традиционных вариаций, прерывающих сценическое действие.
В хореографии Нижинский ориентировался на стиль античных ваз, поэтому все участники спектакля танцевали так, чтобы их можно было видеть только в профиль, с характерными для изображения на вазах, как бы фиксированными позами и движениями рук. Для роли фавна, которую он исполнял сам, Нижинский придумал специальные «звериные» движения, мимику и походку.
Содержание балета несложно: в нем рассказывается о конфронтации между нимфами и фавном, который только что наслаждался послеполуденным отдыхом, жадно впитывая в себя краски и запахи знойного лета или ранней осени (если судить по великолепным декорациям художника Леона Бакста). Фавн замечает нимф и подкарауливает их. Когда они, наконец, испуганно убегают, первая из них теряет свою накидку. Фавн со звериной похотью рассматривает ее, вдыхает запахи женского тела и, наконец, укладывается ничком на накидку. Нас, повидавших на сценах театров, кино- и телеэкранах гораздо более смелые сцены, подобные проявления чувственности вряд ли бы смутили, но для парижской публики начала 20 века заключительная сцена показалось верхом неприличия. Шокированы были и родственники Малларме, познакомившиеся с балетом еще до премьеры, на репетиции. Несмотря на их требования запретить спектакль, премьера состоялась и вызвала настоящий скандал, который был только на руку Дягилеву, поскольку означал большой кассовый успех. (К слову, лондонская публика восприняла спектакль гораздо спокойнее). Таким образом, именно русские артисты представили первый образец, так называемого «эротического искусства» в театре. Балет Нижинского вскоре после премьеры был забыт и долгое время считался утерянным. В наши дни его восстановили в разных балетных столицах – в Москве, в Париже, в Нью-Йорке. В Берлине он был реконструирован хореографами Энн Аткинсон Джест и Клавдией Йешке. В 1996 году на сцене Staatsoper на Унтен дер Линден состоялась его премьера, как одноактного балета в спектакле «Мир русского балета», где, кроме работы Нижинского, были также представлены постановки других замечательных русских хореографов – Михаила Фокина и Брониславы Нижинской. Что же касается самой музыки, то она триумфально шествует по концертным эстрадам в исполнении самых различных оркестров и дирижеров. Не смотря на то, что ей уже более ста лет, она и по сию пору радует слушателей поэтичностью образов, свежестью и своеобразием музыкального языка гениального композитора, который при жизни считал для себя самой высокой честью называться просто «французским музыкантом».